В джунглях Москвы. Роман - Пётр Фёдорович Алёшкин

Школьную форму она уж забыла, когда надевала. Мать у нее продавец в универмаге, без отца растит… Наташа сказала девчонке, что такие сережки на честные деньги купить нельзя, только на ворованные. И ребята стали смеяться над девчонкой. Она заплакала, убежала домой, матери пожаловалась. Мать в школу примчалась. Наташу к директору требовать стали, чтобы извинилась. А Наташа возьми и ляпни и при матери, что такие сережки можно купить только на ворованные деньги. И не извинилась, как ее ни стыдили, ни уламывали. А вот теперь отца вызвали.

– Нет, дуре, извиниться! – взглянула сердито Зинаида Дмитриевна на Наташу. – Язык бы не отсох. Все б миром и кончилось!

– Иди сама и извиняйся! – обиделась Наташа.

– А зачем Наташе извиняться! – не выдержал Егоркин. История эта его задела. Особенно позиция учителей. – Она же правду сказала!.. Вы, мам, верите, что сережки за тысячу рублей можно купить дочери-школьнице на зарплату продавца?

– И этот туда! – взглянула недовольно Зинаида Дмитриевна на зятя. – Мало ли во что я верю. А делать нужно только то, что люди делают. Если мы все друг другу говорить начнем, что думаем, что тогда будет?

– Честнее тогда все жить станут! – сказал Егоркин. – Будут остерегаться пакости делать, потому что знать будут, что осудят их непременно!

– Верно! Верно! – закричала Наташа. – Я тоже это говорила!.. Я знала, что ты нас поддержишь! – Глаза Наташи горели. Она с восторгом глядела на Ивана, и казалось, готова была вскочить и расцеловать его. – И Юра говорит, что лучшие из тех, кто был в Афганистане, поддержат нас, непременно будут с нами! Они тоже не будут равнодушно смотреть, как душат Родину торгаши и взяточники!

– Ух ты, Родину! – фыркнула, передразнила сестру Галя. – Какие высокие слова!

– Да – высокие! Мы забыли эти высокие слова, а сами стали низкими! – горячо воскликнула Наташа.

– А кто такой Юра? – спросил у нее Иван.

– Вождь новой интеллигенции, – усмехнулась Галя. – Десятиклассник. Она в него влюблена.

– Сама ты влюблена! – вспыхнула Наташа. – Надо сначала жизнь чистой сделать, а потом уж любить.

Из коридора донесся стук двери, в комнату заглянул Василий Гаврилович. Наташа вскочила, с нетерпением глядя на него.

– О чем шумите? – весело спросил отец.

– Рассказывай иди. Не томи душу, – попросила Зинаида Дмитриевна. – Как там?

– В порядке! – отвечал Василий Гаврилович, раздеваясь.

– Ты что, извинился?! – возмущенно вскрикнула Наташа.

– А почему я должен извиняться? – Василий Гаврилович вошел в комнату, пожал руку Ивану, подмигнул Гале. – Ты же нахулиганила!

– Что ты там сказал? – нетерпеливо спросила Зинаида Дмитриевна.

– Я ничего не говорил, я спрашивал… Я спросил у директора, как она считает, можно ли на зарплату продавца купить сережки за тысячу рублей?

– А она? – чуть ли не хором воскликнули все.

– Мало ли, что я считаю, говорит. Если каждый каждому будет в глаза говорить то, что о нем думает… А я спрашиваю: как же вы с такими взглядами учите детей быть честными, принципиальными? Теперь, я говорю ей, я понимаю, почему вокруг нас столько лицемеров, беспринципных, бесчестных, безнравственных людей. Вы их воспитываете… И не будет моя дочь извиняться перед ворами, не будет топтать правду, потому что я хочу, чтобы моя дочь выросла честной, принципиальной!..

– Ох, не видать теперь Наташе золотой медали!.. – горестно воскликнула Зинаида Дмитриевна.

А Наташа подскочила к отцу, обхватила его за шею обеими руками, чмокнула в щеку и уселась на диван рядом. А отец продолжал:

– Потому что я верю, что недолго безнравственность торжествовать будет, недолго будет терпеть безобразия народ, развращения всего и вся… Читали вчерашнюю «Комсомолку»? – обратился вдруг Василий Гаврилович к Гале и Ивану.

– Это статью «Любовь без любви?»? – спросил Иван.

– Да!

– Я читала! – Глаза у Наташи снова заблестели.

– О чем там? – спросила Галя.

– О половой жизни таких вот, как она, – указал Василий Гаврилович на Наташу.

– О Господи! – воскликнула Зинаида Дмитриевна. – О чем только не пишут.

– Писать надо! Надо писать! – энергично повернулся к ней Василий Гаврилович. – Но только не так. Ни в коем случае не так. Не созрел еще для такой темы корреспондент!.. – Василий Гаврилович повернулся к Гале и пояснил ей: – В статье о девчонках-девятиклассницах, которые от нечего делать стали с ребятами жить. Сегодня с этим, завтра с третьим. У них кружок такой образовался! Разврат формой времяпрепровождения от скуки избрали… И корреспондент оказался робким, беспомощным перед развратом, не нашел слов, чтобы показать лицо мерзости, грязи, ничтожества, бездуховности! Одни не знают, где время найти, чтобы успеть задуманное исполнить, сутки растянуть стараются, а этим время некуда деть…

Егоркина снова охватило возмущение, такое же, какое было, когда он читал статью. Вместе с тем он радовался, что не только у него было это возмущение. Но и люди пожившие, как тесть его, также возмущены. И только Василий Гаврилович приостановился, как Иван подхватил с нетерпением и страстью:

– Самое главное, что в статье разврат показан привлекательным, и этим, вольно или невольно, разврат проповедуется. Там страшные слова есть: почему можно в восемнадцать с мальчиками баловаться, а в шестнадцать нельзя? Нельзя! И после восемнадцати нельзя! Разврат и после восемнадцати разврат. А статьей разврат после восемнадцати узаконивается в сердцах школьников…

– Верно! – снова подхватил Василий Гаврилович. – Журналисты не должны быть инфантильными, должны четко понимать, где добро, где зло! Каждый журналист должен чувствовать личную ответственность за состояние нравственности своего народа!

– Лучше, если мы все будем чувствовать эту ответственность! – вмешалась Наташа.

Иван улыбнулся ей одобрительно.

– Думал он об ответственности, корреспондент ваш, – усмехнулась Зинаида Дмитриевна. – Он черкнул, денежки получил, а там и травушка не расти. Все мы люди, все мы человеки!

– Не нужно допускать к печати людей-человеков! – яростно возразил Василий Гаврилович. – Только личностей, одних личностей!

– Откуда им, личностям, взяться! – сказала Галя. Наташа переводила горящие глаза с одного на другого. – Сам только видел, как в школе с юных лет пресмыкаться перед ничтожествами заставляют! Газеты кричали в свое время: джинсы, джинсы, не гоняйтесь за джинсами! А те, кто эти статейки кропал, все в джинсах бегали. Верят-то не словам, делам. Прежде, чем призывать, нужно самому делать то, к чему призываешь… Или сейчас кричат: вещизм, вещизм. Обыватели жизнь на беготню за вещами убивают… Нет, погонять тех, кто не выпускает эти самые вещи, дефицит создает. Если в магазине будут нужные вещи, то вещизма не будет. Пришел, купил да дома поставил или повесил, и никакого культа вещей. Иди да покупай. Слепые, как котята! Кричат о следствии, а причину не видят.

– Да, да! – вздохнул Василий Гаврилович. – Сейчас пропаганда существует сама по себе, а жизнь сама по себе… Не соприкасаются нигде… Что творится? Куда катимся!.. Был я весной в Ленинграде, попал на спектакль «Роман и Юлька» по повести какой-то. Там просто открытый призыв школьников к разврату, оправдание его. Из него и вышла «Любовь без любви?». Если бы я сам четырнадцатилетним посмотрел, все оковы с меня были бы сняты! Понял бы, что разврат – это хорошее дело, и погнал бы девок шерстить! Слава Богу, тогда понимали, где добро, где зло!.. И кому это нужно? Зачем?

– Борьба идеологическая! Совратить нужно молодежь!.. – сказал Егоркин. – Занявшийся развратом уже ни к чему не способен… Все творческие силы, энергия уходят в песок, разлагаются…

– Идейная борьба с Западом, это понятно! – Василий Гаврилович говорил теперь задумчиво. – А это же у нас!

– И у нас, видно, много заинтересованных в разложении общества… – проговорил Егоркин.

– Не то! – воскликнула Наташа. – Не верно! Читайте Маркса! Ленина! У них уже все это написано!.. Плевать хотели те, кто ставил этот спектакль, на общество: на становление его, на разложение. Правда, я не смотрела тот спектакль, не знаю, так ли, как папа говорит, но если так, то постановщиков интересовали только деньги, одни деньги! Они знают, что эта тема нас, молодых, интересовала и всегда интересовать будет, во все века! Значит, спектакль будет пользоваться популярностью долгие годы. Тем более